Рядом с нею время никогда не имело никакого значения. Годы, дни или недели пролетали, превращаясь в запутанный клубок горя, и единственное, что имело значение, было только это. Ее рука в его руке. Именно потому предательство было таким болезненным. С нею время опять обрело для него значение, и поэтому теплая кровь больше никогда не будет бежать по ее телу.
Прежде чем уйти, он осторожно положил ее руку обратно.
Уходя, он не обернулся.
Вырванная из глубокого сна, Эрика не сразу поняла, что за звук ее разбудил. Это был пронзительный звонок телефона. У нее появилось ощущение, что телефон надрывался уже довольно долго, прежде чем она проснулась, и Эрика выскочила из кровати, чтобы успеть снять трубку.
— Эрика Фальк.
Мягко говоря, голос у нее был хриплый. Эрика закрыла трубку рукой и откашлялась, чтобы сипеть поменьше.
— О, извини, я тебя разбудил? Тогда я прошу прощения.
— Да ничего, я уже не сплю.
Ответ выскочил автоматически, и Эрика сама услышала, как неубедительно он прозвучал. Было вполне очевидно, что она отвечала спросонья.
— Ради бога, прошу меня простить. Это Хенрик Вийкнер. Дело в том, что я только что разговаривал с Биргит, и это она попросила меня связаться с тобой. Насколько я понял, сегодня утром ей позвонил какой-то весьма хамоватый комиссар из полицейского участка Танумсхеде и, не утруждая себя хорошими манерами, потребовал, чтобы она явилась в полицейский участок. Он не захотел говорить, в чем дело, мы можем только догадываться. Биргит это совершенно выбило из колеи, а сейчас во Фьельбаке нет ни Карла-Эрика, ни Джулии, и поэтому ты оказала бы мне большую услугу, если бы смогла сейчас подъехать к Биргит. Ее сестра с мужем на работе, и она дома совершенно одна. Я не смогу добраться до Фьельбаки быстрее чем за пару часов, а мне бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь из близких знакомых побыл с ней. Я знаю, что, может быть, слишком многого прошу, и мы с тобой не настолько хорошо знаем друг друга, но мне больше не к кому обратиться.
— Само собой, конечно, я поеду. Никаких проблем. Мне просто надо набросить на себя что-нибудь, так что я буду у нее минут через пятнадцать.
— Очень хорошо. Буду тебе вечно благодарен. В самом деле. Биргит всегда была немного неуравновешенной, и я очень хочу, чтобы ты присмотрела за ней, а я постараюсь приехать как можно скорее. Я сейчас позвоню и скажу ей, что ты приедешь. А я смогу появиться во Фьельбаке где-то после двенадцати. Ну, тогда и поговорим. Еще раз спасибо.
Все еще с совершенно заспанными глазами Эрика заторопилась в ванную и быстренько умылась. Она натянула на себя первое, что попалось под руку, ту же одежду, что надевала вчера, провела пару раз щеткой по волосам, чуть-чуть подкрасилась и меньше чем через десять минут уже сидела за рулем. Из Сельвика до Тальгатен езды было минут пять, так что почти с точностью до секунды через четверть часа после разговора с Хенриком она позвонила в дверь.
Биргит выглядела так, будто с того момента, когда они с Эрикой виделись в последний раз, она похудела килограмма на два, и казалось, что платье ей велико. На этот раз они не пошли в гостиную, Биргит повела ее на кухню.
— Спасибо, что ты смогла подъехать. Я так разволновалась и боялась, что просто не выдержу, если буду сидеть здесь одна и ломать голову до приезда Хенрика.
— Он сказал, что тебе позвонили из полиции Танумсхеде.
— Да, сегодня утром, в восемь часов. Звонил комиссар Мелльберг и сказал, что я, Карл-Эрик и Хенрик должны немедленно явиться к нему в участок. Я объяснила, что Карлу-Эрику пришлось срочно уехать по делам и что он должен вернуться завтра, и спросила, можем ли мы тогда и прийти. Он подчеркнул, что это совершенно неприемлемо и что ему необходимо срочно встретиться по крайней мере со мной и Хенриком. Он был очень бесцеремонен, и понятно, что я немедленно позвонила Хенрику и попросила его приехать как можно быстрее. Я испугалась и почувствовала себя загнанной. Это была идея Хенрика — позвонить тебе и попросить по возможности приехать, чтобы побыть со мной эти два часа. Я искренне надеюсь, что ты не сочтешь нас слишком назойливыми. Получается так, что ты все больше оказываешься втянутой в нашу семейную трагедию, но я действительно не знала, к кому еще могу обратиться. Просто когда-то ты часто бывала у нас дома и была нам почти как дочь, поэтому я подумала, что ты, может…
— Даже и не думай об этом. С удовольствием, мне нетрудно. А полицейский намекнул хотя бы, в чем дело?
— Нет, он не соизволил сказать ни слова. Но у меня есть свои соображения. Я разве не говорила, что она не совершала самоубийства, разве не говорила?
Эрика импульсивно сжала руку Биргит:
— Биргит, милая, пожалуйста, не надо делать поспешных выводов. Может быть, ты и права, но до тех пор, пока мы не узнаем наверняка, лучше не гадать.
Это были очень долгие два часа. Все это время они сидели за кухонным столом молча. Разговор умер почти сразу, и тишину нарушало лишь тиканье кухонных часов. Эрика обводила указательным пальцем цветные узоры на клеенке. Биргит так же, как и в прошлый раз, была одета в черное и с таким же макияжем. Но сейчас в ее облике появилось что-то еще, трудноуловимое. Она казалась усталой и потрепанной, как старая выцветшая фотография. И дело, наверное, было не столько в том, что Биргит похудела, — она и раньше была худощавой, — но вокруг глаз и рта у нее появились заметные новые морщинки. Она сжимала в руках кофейную чашку так крепко, что побелели костяшки пальцев. И Эрика подумала, что если это долгое ожидание так утомительно для нее, то оно должно быть совершенно невыносимо для Биргит.