Ледяная принцесса - Страница 71

— Позволь мне отнести.

Патрик взял у нее тарелки и пошел за Эрикой на кухню. Она слила воду из кастрюли с картофелем и заняла Патрика работой: помять картошку в большой миске. Сама Эрика мастерски нанесла последние штрихи на соус: добавить портвейна, еще масла — соусу только на пользу, перемешать — и готово. Теперь оставалось достать пропекшееся филе из духовки и нарезать его ломтиками. Филе выглядело отлично, слегка розовое внутри, но никакого красного сока, что бывает, когда мясо не пропеклось. На гарнир Эрика приготовила слегка подваренный сахарный горошек и положила его в такую же фарфоровую рёрстандовскую миску, как и картофель. Они отнесли еду в столовую. Эрика подождала, пока Патрик наполнит свою тарелку, а потом вдруг выпалила:

— Джулия — единственная наследница Нелли Лоренс.

Вино, которое пил Патрик, попало не в то горло, он закашлялся, начал стучать себя по груди, у него потекли слезы.

— Извини, что ты сказала? — просипел Патрик неразборчивым голосом.

— Я сказала, что Джулия является единственной наследницей состояния Нелли. Так написано в ее завещании, — спокойно сказала Эрика и налила ему воды, чтобы помочь справиться с кашлем.

— Осмелюсь спросить — а откуда ты это знаешь?

— Да потому что я немного пошарила у Нелли в корзине для бумаг, когда она пригласила меня к себе на чай.

На Патрика опять напал кашель, и он недоверчиво посмотрел на Эрику. В то время пока он пил воду и единым духом выпил почти целый стакан, Эрика продолжила:

— В корзине для бумаг я нашла копию завещания. Там было написано ясно и четко, что Джулия Карлгрен должна наследовать состояние Нелли Лоренс. Да, Ян, ясное дело, получает свою долю, но остальное достанется Джулии.

— Ян об этом знает?

— Понятия не имею, но, как я полагаю, нет, он не в курсе. — Эрика говорила и накладывала себе еду. — Практически я прямо спросила Джулию, когда она была здесь, откуда она знает Нелли Лоренс так хорошо. Ну и, естественно, я тут же получила абсолютно чепуховое объяснение, что она знает ее, потому что летом работала у Нелли на консервной фабрике. Я ничуть не сомневаюсь насчет того, что она там работала, — это правда. Но большую часть правды она придержала. И было совершенно отчетливо видно, что это такая тема, на которую она говорит с очень большой неохотой.

Патрик сказал задумчиво:

— А ты не думала, что это довольно странно? В этой истории две совершенно несходные, неподходящие пары. Я бы даже сказал — неправдоподобные: Александра с Андерсом и Джулия с Нелли. Что у них общего? Что их может объединять? Где наименьший общий знаменатель? Если мы найдем это отсутствующее звено, то, думаю, отыщем разгадку.

— Алекс? Может быть, Алекс — этот наименьший общий знаменатель?

— Нет, — сказал Патрик. — Я думаю, это слишком просто. Здесь что-то другое, что-то такое, чего мы не видим или не понимаем. — Он выразительно махнул вилкой. — И кроме того, у нас есть еще Нильс Лоренс или, правильнее сказать, его исчезновение. Ты ведь тогда жила во Фьельбаке. Что ты об этом помнишь?

— Мне тогда было совсем немного лет, а детям никто ничего не рассказывает. Но, как я припоминаю, вовсю шушукались.

— Шушукались?

— Да, ну, ты понимаешь, когда я входила в комнату, то разговор прекращался. Взрослые старались разговаривать вполголоса — ш-ш-ш, чтобы ребенок не услышал, ну и все такое. Другими словами, я знаю только, что, когда Нильс пропал, ходила масса всяких разговоров. Я была маленькая и ничего не узнала.

— Хм, мне стоит в этом покопаться поглубже: надо включить это в список дел на завтра. А сейчас я на ужине дома у женщины, которая не только красивая, но и умеет готовить фантастически вкусную еду. Тост за хозяйку.

Патрик поднял бокал, и у Эрики потеплело на душе от комплимента. Конечно, не от той его части, что она хорошо готовит, а что она красивая. Подумать только, насколько все было бы проще, если бы люди могли читать мысли друг друга. Все эти игры стали бы ненужными. А пока она сидит и надеется, что Патрик как-нибудь намекнет, интересует она его или нет. Рисковать и бросаться сломя голову хорошо в подростковом возрасте, но с годами ты начинаешь чувствовать, что сердце становится все более и более ранимым, боль ощущается все сильнее, а вреда от излишней веры в свои силы все больше.

Патрик три раза сходил за добавкой, и они оставили тему внезапной смерти Алекс и вместо этого начали обсуждать мечты, жизнь, потери и разные мировые проблемы. В итоге они разместились на веранде, чтобы животы слегка отдохнули перед десертом. Они сидели на разных концах дивана и прихлебывали вино. Бутылка номер два скоро подошла к концу, и оба чувствовали, что опьянели. Руки и ноги отяжелели, а голову, казалось, обмотали слоем мягкой ваты. За окнами опустилась беспросветно черная ночь, на небе не было ни единой звездочки. Из-за плотной, почти осязаемой темноты вокруг дома им казалось, что они находятся в каком-то большом коконе. Полная иллюзия того, что они остались одни на земле. Эрика не могла припомнить, чтобы хоть раз в жизни она чувствовала себя до такой степени дома, такой умиротворенной. Она махнула рукой с бокалом вокруг и показала жестом, о чем говорит.

— А ты можешь понять, что Анна хочет продать это? Это не просто самый красивый дом на свете, в его стенах — целая история. Я говорю не только про меня и Анну, я говорю сейчас о тех, кто жил здесь до нас. Ты знаешь, этот дом много-много лет назад для себя и своей семьи построил один капитан — Вильхельм Янссон. История вообще-то довольно грустная, как и многие здешние истории. Он построил дом для себя и своей молодой жены Иды. Со временем у них родилось пятеро детей, но при родах шестого ребенка Ида умерла. А в те времена не было даже такого понятия — отец-одиночка, так что капитан Янссон обратился к своей старшей сестре и попросил ее переехать сюда, чтобы присматривать за детьми, пока он будет плавать по семи морям и всем океанам. Его сестра Хильда оказалась не лучшим выбором на роль матери для его детей. Она была самой религиозной женщиной в здешних краях, и, учитывая тогдашнее отношение к церкви, трудно даже представить, что это значило. Стоило детям чуть пошевелиться, как их тут же обвиняли в грехе, и набожная, безжалостная Хильда порола их кнутом. Сейчас бы ее, по всей вероятности, назвали садисткой, но в те времена было вполне обычным делом прикрывать такие вещи религиозным воспитанием.